Итак, свершилось. Окончательный рапорт Межгосударственного авиационного комитета (МАК) о причинах авиакатастрофы под Смоленском обнародован. Он содержит 200 страниц и есть на официальном сайте МАК, кто хочет, может поинтересоваться.

http://www.mak.ru/ 

Есть там и  замечания польской стороны (приблизительно 150 страниц), но только на польском языке. Хотя поляки по просьбе МАК постарались и, задействовав лучших переводчиков, перевели свои замечания на русский.

Представление рапорта и пресс-конференция состоялись вчера. А к сегодняшнему утру 1 193 журналиста (по подсчетам Google) успели написать и опубликовать статьи на тему «Ярослав Качиньский считает рапорт МАК издевательством над Польшей». 1194-й я не буду. Мне показалось интересным совершить резкий поворот на 180 градусов и узнать мнение Ежи Миллера, Министра внутренних дел, председателя польской комиссии, выясняющей обстоятельства катастрофы президентского самолета. Вчера вечером в программе «Точка над i» он дал интервью популярнейшей телеведущей Монике Олейник. Распечатку оного, наскоро переведенную на русский я и предлагаю вашему вниманию.

 Моника Олейник: Многие политики, и вообще все мы были шокированы тем, что сказала г-жа Анохина и г-н Морозов: поляков обвинили во всем, что случилось 10 апреля, - экипаж виноват; польский экипаж был плохо обучен, польский экипаж не слушал диспетчеров. Ничего не было сказано о россиянах. В чем была вина россиян?

Ежи Миллер: Я думаю, что надо это рассматривать  не в категориях Россия-Польша и чья была вина, а исходя из сложности ситуации, которая сложилась 10 апреля во время посадки самолета в аэропорту «Смоленск-Северный». Не знаю, понравится ли это участникам дискуссии, но  виноваты – если можно говорить о вине, хотя лучше, о причине катастрофы, - обе стороны, и польская, и российская. После ознакомления с окончательным рапортом у меня появилось чувство, что россиянам не хватило мужества признать, что  с их стороны были определенные недостатки, в которых нет смысла не признаваться.

М.О. Какие?

Е.М. В наших замечаниях мы обратили внимание на отсутствие в проекте рапорта чего-либо, касающегося функционирования аэропорта в тот день. А между тем совершенно очевидно, что в тот день приземлялся не только один самолет, и проблемы с посадкой  имели ЯК-40, ИЛ – российский ИЛ, с российским экипажем, совершающий посадку в аэропорту, отлично известном пилотам этого ИЛа.

М.О. А проблемы эти возникли потому что диспетчеры были не подготовлены, не смогли передать четких сообщений пилотам, или потому что была плохая погода?

Е.М. Была плохая погода, а реакция на эту плохую погоду была недостаточной, если учесть масштаб этой плохой погоды. Если бы было так: те два первые самолета без проблем приземлились, а третий, к сожалению, разбился, то этот односторонний подход – только экипаж виноват, - можно бы было как-то оправдать.

М.О. Диспетчеры в Смоленску были хорошо обучены?

Е.М. В наших замечаниях есть абзац, посвященный этому вопросу. По нашему мнению, следовало определить, были ли это диспетчеры, реализующие процедуры военные, или гражданские. Если военные, то тут сказать нечего, поскольку они (диспетчеры) были профессиональными военными. Если гражданские, то мы знаем одно: они не имели соответствующих сертификатов. В связи с этим я не говорю об их способностях, этого мы не проверим, но формально они не имели достаточной квалификации.

М.О. А кто был это третье лицо, которое было среди диспетчеров?

Е.М. Третье, четвертое, пятое… Людей, участвующих в принятии решения было много. Россияне правильно обратили внимание на то, что пилоты в момент  выполнения этой наитруднейшей части полета – посадки, особенно в таких условиях, должны быть оставлены одни и должны сосредоточиться исключительно… (здесь Моника Олейник пытается прервать вопросом, что, к сожалению, в ее манере, но Ежи Миллер продолжает). Но то же самое относится и к диспетчерам. И если бы эти три господина, которые должны были нам помогать, работали сами, без интервенции извне, то, возможно, они бы лучше выполняли свои функции.

М.О. А кто вмешался извне?

Е.М. Я не хочу называть фамилии, поскольку дело не в том….

М.О. Назовите должности.

Е.М. … Важен факт: эта закрытое пространство ответственности и одновременно прав принимать решения необходимо. А россияне, похоже, – только я не хочу, чтобы это звучало как обвинение, - имели те же проблемы, что и польская сторона. Можно ли не приземлиться? Так ли необходимо воспользоваться запасным аэропортом?  Можно ли позволить себе опоздать на траурные торжества в Катыни? И так далее…

М.О. И такие разговоры Вы слышали в записи разговоров диспетчеров с Москвой?

Е.М. Мы решили эти разговоры опубликовать(…) Скорее всего в начале следующей недели мы сделаем достоянием общественности запись этих разговоров в рамках презентации нашей симуляции того, что происходило над Смоленском -Северным 10 апреля.

М.О. Москва говорила «пусть садятся»?

Е.М. Москва говорила «дайте им право выйти на высоту 100 метров». А это скорее всего был очень неразумный шаг. Они должны были сказать твердо: не приземлитесь. Погодные условия настолько безнадежны, что вы можете только выбирать между Витебском и Минском.

М.О. А не было ли давления на диспетчеров? Ведь там был один, который хотел запретить посадку.

Е.М. Это, конечно, только гипотеза, но очень правдоподобная.

М.О. А почему г-жа Анодина не захотела об этом сказать, как Вы думаете? Почему г-н Морозов об этом не сказал? Почему они хотели скрыть этот кусочек правды?

Е.М. Я помню первые недели работы польской комиссии. Тоже не было просто решиться сказать всю правду о просчетах , ошибках, недостатках польской стороны. Это не так просто – говорить плохо о себе. Поэтому я бы сказал, что им (россиянам) не хватило мужества.

М.О. Сегодня на конференции г-жа Анодина, г-н Морозов показали анимацию того, что случилось, разговоры наших (диспетчеров-?) с диспетчерской, потрясающие последние секунды, но не показали… мы не могли услышать разговоры диспетчерской с Москвой. Это манипуляция, правда?

Е.М. Наши замечания, касающиеся работ наземного обслуживания, диспетчеров и тех, кто руководил их работой, были расценены как замечания, не имеющие влияния на ход событий, и в связи с этим не были включены в окончательный рапорт. Я не могу согласиться с такой оценкой. Однако радует, что по крайней мере их правдивость не вызвала сомнений.

М.О. Но как это?...Г-жа Анодина на конференции не говорит об этих разговорах, но при этом отлично понимает, что Вы о них знаете. Вы ведь от МАК получили записи этих разговоров?

Е.М. Мы просили предоставить их нам, но официально от МАК мы их не получили.

М.О. А от кого?

Е.М. У нас есть иные возможности… И мы их использовали.

М.О. Не от полковника Клиха?

Е.М. Позвольте мне не ответить.  У нас есть запись разговоров - верная, полученная легальным путем. Но поскольку мы официально обращались в МАК и нам эту запись не предоставили, позвольте мне пока не раскрывать деталей. В любом случае другого способа публичного ведения дискуссий нет и мы намерены записи этих разговоров опубликовать в связи с сегодняшней конференцией, чтобы дополнить сегодняшние высказывания. Не полемизировать, просто дополнить.

М.О. Г-жа Анодина говорила также, что маяк не работал, но это не имело никакого значения, что аэропорт работал исправно и наши пилоты были обо всем правильно информированы

Е.М. Из сегодняшней конференции я запомнил утверждение о том, что диспетчеры систематически информировали  экипаж. Это правда, информировали. Но правда так же и то, что информировали не слишком точно. Скажем так.

М.О. Неточно, потому что не видели самолет, потому что у них там был балаган, потому что не смогли справиться с ситуацией, или  сознательно вводили в заблуждение?

Е.М. Приведу только один пример. Если кто-то говорит, что посадочная полоса свободна от всяких препятствий, а длина посадочной полосы 2 с половиной километра, а видимость 200 метров, он не может сказать правду, он попросту не знает, что там есть через 200 метров.

М.О. Этого не видно на радаре?

Е.М. Я потому это говорю, что трудно не видеть, что в тех условиях, в которых пришлось работать диспетчерам, они были не в состоянии эффективно, во всех деталях помогать экипажу при посадке.

М.О. Потому что их кто-то отвлекал, или потому что у них были неисправные радары?

Е.М. Техническое оснащение этого аэропорта сильно отличается от современного. То, что было достаточным в тех погодных условиях, которые были 7 апреля, оказалось совершенно не достаточным 10 апреля. Тем более реакция диспетчеров на попытки посадить самолет должна была быть решительной, поскольку они прекрасно знали, как на самом деле обстоит дело.

М.О. Но экипажу ИЛа они не сказали «не можете совершить посадку», но тем не менее ИЛ и не пробовал приземлиться, улетел.

Е.М. Пробовал. Дважды пробовал. К тому же ИЛ совершал не единоразовый  международный пассажирский перелет, это был военный самолет, приземлявшийся на военном аэропорту. И для него полагалось закрыть аэропорт. Этого не было сделано. Поэтому видно, что наши замечания, касающиеся…

М.О. Балагана?

Е.М. … Определенной беспечности, скажем так, мягче… Все это могло закончиться трагично также и для ИЛа…

М.О. А меня потрясло, когда я слушала сегодняшнюю конференцию, то как г-жа Анодина поучала поляков – что нужно сделать, когда говорила о том, что кабина была нестерильна, то есть что там находились люди, которые не должны были там находиться; которая поучала поляков – как нужно изменить польские законы, чтобы под угрозой судебной ответственности никто не имел права входить в кабину пилота. Это был огромный стыд. для нас.

Е.М. Думаю, что нам нечего стыдиться, как не стыдится Российская Федерация. Поскольку идентичные нарушения стерильности  были среди диспетчеров в аэропорту. Там тоже  вторгались извне, подсказывали, а можно даже  применить формулировку отдавали приказы, исходившие из сфер вне аэропорта. Если говорить о законе, разумеется, мы должны задуматься. Но также и россияне должны задуматься, может ли кто-то без навигатора* получить разрешение на прилет в их аэропорт. Мы ведь полетели без навигатора не потому что нам так захотелось.

М.О. Г-жа Анодина и г-н Морозов сказали на пресс-конференции, что мы отказались(…) Мы не отказались от этого навигатора, нам его просто не дали? Это введение в заблуждение общественного мнения.

Е.М. Это уже очень давняя практика. Мы уже много лет не пользуемся навигатором и россияне с этим соглашаются, В связи с этим можно сказать, что мы не выполняли всех узаконенных правил, но и россияне также

М.О. Вы согласны с тем, что на экипаж было оказано давление, что присутствие генерала Бласика - это было давление….

Е.М. Я безусловно считаю, что экипаж не состоял из сумасшедших и самоубийц, они отлично понимали ситуацию и  из дискуссии, которая велась, однозначно следует, что они не хотели приземляться в аэропорту «Смоленск-Северный». Я не могу сказать, кто оказывал это давление, не могу сказать, как и кто это делал, но знаю, что наверняка это давление было….  Позиция пилотов изменилась на некий компромисс –«ну посмотрим, видна ли земля», Потом оказалось, что земля не видна, степень риска с каждой минутой увеличивалась, пока все не закончилось трагедией.

М.О. «Он взбесится, если не приземлимся»… Были сказаны такие слова.

Е.М. Я не придаю значения отдельным словам, поскольку в ситуации стресса, а наверняка этот стресс сопутствовал им многие километры перед Смоленском, появляются слова, которые по-разному звучат в момент, когда они были сказаны, и через несколько месяцев…

М.О. Хорошо. Россияне утверждают, что давление было, потому что так сказали психологи. Психологи только российские, или и польские тоже?

Е.М. Правда такова, что подпись одного польского психолога есть под таким вердиктом.

М.О. Есть ли аргументы, что было давление; что если бы, например, не было генерала Бласика, то экипаж бы иначе реагировал?

Е.М. Я не хотел бы говорить о роли генерала Бласика, поскольку у нас слишком мало фактов, свидетельствующих о том, что предшествовало его визиту в кабину пилотов. Если он вошел по собственной инициативе, и его целью было убедить пилотов идти на посадку любой ценой, то вы правы. Но я могу себе представить и другую ситуацию – когда генерал Бласик становится определенной защитой пилотов, старается это давление минимизировать. Какая из этих версий верна? Думаю, мы никогда этого не узнает.

М.О. Да, но психолог расписался, что было давление, а давление, как считает г-жа Анодина, заключалось в присутствии третьих лиц(…)

Е.М. Я не взял бы на себя смелость утверждать то, что говорила г-жа Анодина. Чем дольше работаю в Комиссии расследования  авиакатастрофы, тем более смиренным становлюсь. Я понимаю, что, может быть, до конца жизни не сумею ответить на детальные вопросы – что, кто, когда и почему. И наверное, надо оставить это пространство неуверенности. Вместе с тем то, что пилоты были поставлены перед трудным выбором, бесспорно.

М.О. Генерал Бласик имел алкоголь в крови? Так сказала г-жа Анодина, сказала, что у него было 0,6 промилле

Е.М. В наших замечаниях мы поднимаем один вопрос: как проводилось это исследование? Известно, что после смерти организм вырабатывает алкоголь, то есть может вырабатывать, - это биохимическое явление. А 0,6 промилле -  это такое количество, с которым во многих странах не запрещают быть за рулем автомобиля (…). Мы не можем исключить, что алкоголь был в организме г-на генерала перед катастрофой, но это могла быть и биохимическая реакция после смерти.

М.О. Зачем же она это говорила? Чтобы скомпрометировать польского генерала?

Е.М. Спросите об этом г-жу Анодину.

(…)

М.О. И в завершение. У нас есть рапорт МАК, что дальше? Теперь свой рапорт напишем?

Е.М. Да, как и обещали. Напишем свой рапорт, и этот рапорт так же обнародуем.

*Навигатор - тот, кто сопровождает международные рейсы, помогая установть контакт экипажа с принимающим иностранным аэропортом