Иоанн Павел II: не дайте посредственности победить себя!
Светлана Филонова «Зеркало недели» №13, 07 апреля 2007, 00:00
Переступить готов порог Сикстинский
Язык великой Книги прост,
Но и Она нема без образа живого.
Летело время – Книга Микеланджело ждала.
Так предусмотрено Всевидящим Творцом –
Заговорила Книга – час назначен Богом.
Что ж, человек, теперь ты видишь сам –
сзываю всех, чей дивный зренья дар доселе не угас.
Зову маэстро Микеланджело а подмогу!
Иоанн Павел II «Римский триптих» (перевод Виктора Гайдука)
2 апреля 2005 года завершился понтификат Иоанна Павла II. Это был вдохновенный понтификат. Вдохновенный и вдохновляющий. Давший нам шанс не утонуть в агрессивной серости и примитивной меркантильности. Если хотите, понтификат-поэма, длиной в двадцать шесть с половиной лет.
Только ленивый не писал об эпизоде посещения краковским митрополитом Адамом Стефаном Сапегой гимназии в Вадовицах, о том, как ученик выпускного класса Кароль Войтыла прочел приветствие на латыни и был замечен. «Не собирается ли этот юноша поступить в семинарию?» — спросил митрополит. Согласно вадовицким легендам, директор гимназии только безнадежно махнул рукой: «Где уж там! У него в голове ничего кроме театра!». Сам Иоанн Павел II в автобиографической книге «Дар и Тайна» вспоминает об этом не в столь ярких красках. Но все-таки вспоминает.
В конце концов, именно митрополит Адам Сапега в 1946 году рукоположит выпускника подпольной семинарии Кароля Войтылу в священники. То есть станет-таки по слову его. Но в 1938 году Кароль Войтыла поступил на филологический факультет Ягелонского университета и одновременно стал членом Театрального братства (нечто вроде театральной студии с изучением только специальных предметов, куда принимали студентов краковских вузов). Казалось бы, выбор сделан, и не в пользу духовной карьеры. Но в октябре 1940 года Кароль Войтыла пишет своему ближайшему другу Мечиславу Котлярчику: «Что касается этого огня, который во мне загорелся, то думаю, что он самым непосредственным образом зависит от действия высших сил. Я чувствую, что это не ремесло и не какой-то порыв. Мне не хочется сказать прямо — действие благодати. Впрочем, все, все может быть действием благодати, надо только уметь, а прежде всего хотеть, с ней сотрудничать (...) Понимаешь, я в этих стихах учусь разговаривать, прежде чем начну говорить».
В 1995 году к 75-летию Иоанна Павла II в польском Литературном издательстве вышел сборник юношеских стихов Кароля Войтылы — гимн Мagnificat и несколько сонетов, написанных в школьные и первые университетские годы. Современники говорят, что Кароль Войтыла читал эти стихи на студенческих поэтических вечерах. Я дорого отдала бы, чтобы узнать, как понимали участники этих вечеров такую, например, строчку: «Величит душа моя Господа, что бросил на плечи мои бархат и атлас власти». А такие строки и образы, пророческий смысл которых мог стать понятным только через сорок лет, густо рассеяны по страницам этой книги. О Славянине, который, как бурлак, тащит «ковчег Божьих Откровений», 18-летний юноша пишет так, будто уже постиг и силу папской власти, и тяжесть возложенного ею креста. Сегодня понятно, что пророческим предчувствием будущей миссии было и то, что Бог в юношеских стихах Войтылы — это «Бог артистов». Именно их — актеров, поэтов, художников — Он избирает своими пророками и апостолами, именно им открывает свои тайны, доверяет хранить и возвещать миру Благую Весть.
Когда «атлас власти» действительно ляжет на плечи Кароля Войтылы и он станет Иоанном Павлом II, это будет папа, который заговорит не о грехах светской блудницы культуры, а об ответственности христианства за ее состояние. В 1982 году в Ватикане будет создан Папский Совет Культуры. А в 1999 году в своем Послании к артистам Иоанн Павел II, в сущности, повторит то, что сказал в юношеских стихах:
Искусство, если это подлинное искусство, хотя и не обязательно принимает формы типично религиозные, сохраняет внутреннее родство с миром веры, так что даже в ситуации глубокого раскола между обществом и церковью именно искусство остается своего рода помостом, ведущим к религиозным ощущениям... Даже тогда, когда артист погружается в самые мрачные бездны души или описывает самые ужасающие проявления зла, он определенным образом становится выразителем всеобщего ожидания искупления.
Однако не будем забегать вперед.
Известно, главным образом из воспоминания самого Иоанна Павла II, какое огромное влияние оказал на него в юности образ Альберта (Адама) Хмелёвского, основателя ордена альбертинок и альбертинцев. В конце 40-х, уже будучи молодым священником, Кароль Войтыла написал о нем пьесу — «Брат нашего Бога», по которой в 1997 году Кшиштоф Занусси снял фильм под тем же названием. Фильм не добавил славы известному режиссеру и вряд ли помог кому-то понять непростую мысль, заложенную в пьесе Кароля Войтылы.
В экранной версии это назидательная история о том, как талантливый художник оставил живопись и всего себя посвятил спасению бродяг и бездомных. Иными словами, свернул с однажды избранного пути, пожертвовал собой и данным Богом талантом во имя милосердия. Бесспорно, в мире нет ничего выше милосердия и любви. Только пьеса Войтылы о другом. По его мнению, дар Божий, талант — это не умение рисовать, рифмовать или танцевать; во всяком случае, не в первую очередь это. Главное, что отличает большого художника от прочих, — близость к Тайне Воплощения. Хмелёвский в пьесе Войтылы рисует для того, чтобы обрести способность глубже видеть, глубже постичь Тайну (а не наоборот). И по мере того, как ему это удается, он начинает воплощать открывшиеся ему истины не в живописных полотнах, а в реальной жизни. Став священнослужителем, Хмелёвский остался самим собой. Он не перестал быть художником, не отказался от заложенного в нем Божьего дара, он раскрыл его на высшем, уже не вполне понятном большинству уровне (знаменательно, что премия имени Альберта Хмелёвского ежегодно присуждается не за заслуги в сфере благотворительной деятельности, а за достижения в области сакрального искусства).
Неудачу крупного мастера, в общем, объяснить просто. Пьеса «Брат нашего Бога» написана в стилистике Рапсодийного театра, язык которого принципиально на язык Станиславского и Герасимова не переводится. Театр этот, действовавший в подполье, в 1941 году организовал Мечислав Котлярчик. Так и хочется приписать «и Кароль Войтыла», особенно, если учесть, что в ту пору друзья жили в одной квартире и бурно обсуждали все, что с ними происходило или могло произойти. Но сам Иоанн Павел II ни в одном из своих воспоминаний подобной приписки не делает, и я с ним спорить не стану.
Что это был за театр? Дадим слово Дануте Михаловской, известной актрисе и режиссеру, создательнице Театра одного актера, в свое время дебютировавшей в Рапсодийном.
Форма — аскетическая; декламация — без жестов, минимальные движения, как максимум — легкое движение головы, иногда — протянутая рука. Текст поделен не на роли, а на голоса — соло и хор — в соответствии с логикой проблематики текста. Драматическое напряжение создавал смысл, а не действие персонажей. Этот стиль мы назвали тогда «театр внутри», поскольку действие должно было разыгрываться через слово актера внутри зрителя, в его воображении.
В 1953 году Рапсодийный приказом «сверху» был закрыт; но во время оттепели, в 1957 году, его открыли вновь. Театр просуществовал до 1967 года. Выйдя из подполья, он мог позволить себе декорации и хор. Но главное оставалось неизменным: культ слова, вера в его магическую силу. Неизменным также оставалось правило: актер только дает импульс, в дальнейшем напряженное драматическое действие должно происходить «внутри» зрителя, делая его непосредственным и, возможно, главным участником происходящего.
Не был ли этот театр похож на древние мистерии? Пожалуй. И уж само собой напрашивается сравнение с теми грандиозными мистериями, которыми был наполнен понтификат Иоанна Павла II.
Даже при самых острых формах скепсиса нельзя отрицать, что с людьми что-то происходило при каждой встрече с Иоанном Павлом II. Что? На этот вопрос пытались ответить многие. Но никому так и не удавалось описать ту атмосферу любви, в которую при появлении Человека в белом погружалась многотысячная толпа. Или напротив, она сама эту любовь излучала? В каждом словно бы просыпалось и распрямляло плечи все лучшее, что до этого момента пряталось в потаенных уголках души, было парализовано сомнениями и неуверенностью в себе, искалечено обидами. На месте глупой гордыни, желания показать кому-то «кузькину мать» вырастало чувство подлинного человеческого достоинства. Люди становились самими собой, такими, какими они должны быть, но какими бывают крайне редко. И эти «другие» люди уже не хотели пасовать перед злом, они создавали «Солидарность», выходили на Майдан, чувствовали в себе силы изменить лицо Земли.
Да, это невозможно описать, но каждый, кто участвовал хотя бы в одной из таких мистерий, подтвердит: звучащее слово Иоанна Павла II творило чудеса. Иоанн Павел II объехал без малого полторы сотни стран. И в каждой из них чудо преображения переживали не только католики, что можно было бы хоть как-то объяснить, но и люди, принадлежащие к другим конфессиям и не принадлежащие ни к одной.
Как известно, в 1946 году Кароль Войтыла стал священником. В 1958-м — епископом, в 1963-м — архиепископом митрополитом краковским и в 1967-м — кардиналом. Все это время, начиная с 1950 года, в польской периодике появляются стихи и поэмы Анджея Явеня (реже — Станислава Анджея Груды и Петра Ясеня). Польша знала, кто скрывается за этими именами, но за ее пределами раскрытие тайны псевдонима после 1978 года произвело эффект разорвавшейся бомбы. Массовое сознание никак не могло совместить два устойчивых клише: образ чуждого всему человеческому римского папы, да и вообще священника; и поэта.
А между тем Польша после Второй мировой войны дала миру целую плеяду блестящих поэтов-священников. Один Ян Твардовский чего стоит! Священником был испанский драматург Лопе де Вега. Стихи писали римские папы Пий II и Лев ХIII. Но кто за пределами католического мира до 1978 года знал об этом? Даже историческая энциклика Льва ХIII Rerum novarum («Новые вещи»), положившая начало социальному учению Католической церкви, приобрела массовую известность только после того, как Иоанн Павел II в столетие ее оглашения опубликовал свою Centesimus annus («Сотый год»).
Мысль о внутренней близости искусства и мира веры также родилась раньше Кароля Войтылы. Ее обсуждали уже на Никейском соборе (787г.). Павел VI сказал на эту тему много мудрых слов. Но для того чтобы наследие мудрецов ожило, пришло в движение — ВОПЛОТИЛОСЬ; чтобы вспомнилось забытое, нашлось утраченное и невидимое стало видимым, нужно было, чтобы на Святом Престоле оказался такой вот неординарный во всех отношениях понтифик.
«Перестаньте ему аплодировать! Начните, наконец, его слушать», — взывал в 1997 году один солидный польский журнал. А мы аплодировали. До боли в ладонях — шахтерских, с въевшейся угольной пылью, и бледных профессорских в равной степени. В Торонто современная прагматичная молодежь растроганно плакала, по-детски, кулаком, смахивая слезы с лица. Мешало ли это нам постигать глубокий смысл слов папы? А вам Моцарт не мешает думать о вечном?
А потом был ветер. Боже, какой был ветер! Дикий, не городской, словно прилетевший из бескрайних калмыцких степей, чтобы проститься. Он бил по лицу и все листал, листал Книгу, лежащую раскрытой на гробе (так хоронят священников). Santo subito (уже святой) — реяло над толпой. А еще так недавно было «Останься с нами!».
Впрочем, это «народное требование» Иоанн Павел II, кажется, все-таки выполнил. А потому позвольте мне закончить эту попытку исторического экскурса словами из его Послания, обращенного «к тем, кто со страстью и самоотверженностью ищет новой епифании красоты, чтобы подарить ее миру в артистическом творчестве».
«Я желаю вам всем, дорогие артисты, чтобы (…) красота, которую вы будете передавать будущим поколениям, имела силу пробуждать в них восторг! Перед святостью жизни и человека, перед чудесами вселенной восторг — единственная адекватная реакция. Именно восторг может стать источником того энтузиазма, о котором говорил Норвид () Этот энтузиазм необходим современным людям и тем, кто будет жить завтра, чтобы принять тот великий вызов, который уже маячит на горизонте, и выйти победителем. Благодаря ему человечество после каждого падения сможет все-таки восстать и воскреснуть. Именно в этом смысл сказанного с пророческой интуицией, что «красота спасет мир» (…). От всего сердца желаю вам всяческих успехов!
Ватикан, 4 апреля 1999 года, Пасхальное Воскресенье, 21 год моего понтификата.»
Был такой же апрельский день, почти совпадали праздничные даты… Ну и что с того, что прошло восемь лет! Мы ведь знаем, что все прекрасное остается в вечности.
