Polska przyjacielem: Декабрь-1970 (3)

Баллада о Янеке Вишневском

- Гуяна, ответьте

- Гуяна слушает…

- Слушай, толпа в настоящий момент насчитывает примерно 4 тысячи человек и… видишь ли, она все время увеличивается. Нормально увеличивается, люди, которые на улице, присоединяются. И все они идут к Горсовету. Выкрикивают лозунги. Такие лозунги скандируют: «Идите с нами!» (…)

(…)

- Слива вызывает Баварию

- Эта толпа несет убитого и кричит «убийцы», да?

- (…)

- Гуяна вызывает Сливу

- Слушай, эта группа с этим…с этим, с этим убитым, видишь ли, они уже на Свентояньской, уже на Свентояньской… Несут окровавленное знамя, а за ним этот труп»

(…)

- Слива, Слива, ответьте Баварии, Слива

- Да, Слива на связи

- С этим трупом, с этим трупом, знаешь, там молодежь – или студенты, или школьники… или школьники, потому что там впереди подростки…

- То есть с этим трупом в любом случае молодежь.

- Впереди молодежь, впереди молодежь, скорее всего студенты. Или школьники…»

Один гдыньский радиолюбитель (довольно популярный в ту пору вид спорта) во время декабрьский событий записал переговоры милиции. В 1983 г. журнал «Встречи», независимое издание Молодых Католиков (была такая организация) опубликовал стенограмму этой записи, сделав ее доступной всем последующим поколениям журналистов.

Многотысячную траурную процессию, которая 17.12.1970г. прошла через всю Гдыню, видели сотни тысяч людей. В их числе – сотрудник проектного бюро судоверфи Кшиштоф Довгялло. Вечером того же дня он написал песню, назвав ее «Баллада о Янеке Вишневском».

На самом деле убитого юношу звали Збигнев Годлевский. Ему было 18 лет. Жил в Эльблонге, несколько месяцев назад закончил профтехучилище и устроился на работу на гданьскую судоверфь. Но Кшиштоф Довгялло никогда и не утверждал, что Янек Вишневский – подлинное имя погибшего; он дал герою своей баллады самое популярное имя и самую распространенную фамилию в Польше, сделав его тем самым одним из многих, представителем всех.

«Баллада о Янеке Вишневском» очень скоро стала и по сей день остается символом трагических событий декабря 1970г.

О смерти сына Изабелла и Евгениуш Годлевские узнали 18 декабря из телеграммы, которую выслал приятель Збышека. Они пытались найти тело сына, но безуспешно. 20 декабря поздним вечером к Годлевским пришли какие-то люди из Областного Управления и сообщили, что сегодня ночью состоятся похороны их сына.

Так же тайно, ночью хоронили большинство жертв декабрьской трагедии. Часто даже без священников, без соблюдения установленных традицией правил. Место, время и непосредственную причину смерти в документах указывали неверно. Кого таким образом пытались обмануть, в чьих глазах старались снизить масштаб трагедии – не понятно.

Из свидетельства Кристины Зайченко, опубликованного в журнале «Встречи»:

(…) После 9 часов вечера пришел к нам домой молодой, светловолосый мужчина. Сказал, что он наш сосед, живет в соседнем доме, а работает санитаром на скорой помощи. Просил, чтобы никому не говорили, что он приходил, потому что им запрещено информировать кого бы то ни было. Сказал, что среди раненных, которых он забирал, был Вальдек, говорил, что друзья Вальдека бросили его в карету скорой не смотря на то, что он был уже мертв(…) Санитар по дороге в больницу посмотрел документы Вальдека, увмдел, что он – сосед, и пришел(…)

На другой день я поехала в больницу. Мне сказали, что я ошибаюсь, что такого нет. Я стояла вместе с другими на лестнице, рядом с каким-то боковым помещением и не знала, что делать. Через минуту вышел какой-то мужчина со списком и сказал, что такая фамилия фигурирует, но что этот человек мертв. Мне выдадут его документы и одежду, но показывать не будут.

Надо было подумать о похоронах (…) Я пошла в городское управление за свидетельством о смерти. Служащая мне его выдала. Смотрю, а там – «умер 20 декабря». Я разозлилась (…) Сказала, что я этого не возьму – что это вообще значит! – и на глазах у этой женщины порвала бумагу. Сказала, что брат был убит 17 декабря и так должно быть написано. Служащая куда-то вышла и оставила меня одну в комнате. На подоконнике лежали две большие стопки бумаг. Я подумала, что это, наверное, свидетельства о смерти. Подошла и увидела, что это действительно были свидетельства о смерти, выписанные на дни, которые еще не наступили (…).

Из свидетельства отца Збигнева Настала («Встречи»):

…Это было большое помещение, примерно так 10х10 метров. На полу в четыре ряда лежали обнаженные мертвые тела. Трупов было много, в шкафах по правую и левую сторону и на полу – по два ряда с каждой стороны. Я спросил того, кто меня туда привел: что, все это после декабрьских событий? Он сказалб что нетю Во втором ряду слева лежал мой сын (...) На груди у него была табличка с буквами «NN».

В тот же день вечером, около одиннадцати, приехали два господина из Гданьска, сказали, что через несколько минут на кладбище в Оливии будут хоронить сына и ближайщие родственники, то есть я, жена и старший сын, могут поехать. Но мы твердо стояли на своем и в конце концов они нашли вторую машину и мы поехали всей семьей, девять человек. Взяли с собой одежду, разбудили садовника и купили цветы(…)

Излишне говорить о том, как власть реагировала на попытки публичных выражений скорби и памяти о погибших. И тем не менее уже 1 мая 1971 года во время традиционной праздничной демонстрации появилась группа людей, которые несли транспарант с требованием покарать виновных в декабрьской трагедии. О декабре 70-го помнили и в последующие годы. В 1979 г. во время траурного митинга рабочих Гданьска тогда еще малоизвестный Лех Валенса предложил: пусть в следующем году каждый принесет по одному камню, из которых сложат памятник погибшим. Никто тогда не мог предположить, что ровно через год на том же самом месте соберется четверть миллиона людей, чтобы участвовать в торжественной церемонии открытия 42-метрового памятника Жертвам декабря; что освещать это события будут 500 иностранных журналистов (своих никто не считал), а гениальный Пендерецкий напишет специально к этому дню Lacrimosa, которая положит начало самому значительному его произведению – Польскому реквиему.